Судьба, как ракета, летит по параболе
Обычно — во мраке и реже — по радуге.

Меня начало пробирать на дрожь. Исподнее. Сейчас. Нет, намного раньше. Давно. Боль опустошения я испиваю по чайной ложке, медленно, но до дна. Это мой завтрак, это мой ланч. На ужин я подвергаю себя линчеванию. А ночи нет. Ее вовсе нет. Вернее не так, у меня есть одна сплошная ночь. Я выдавливаю ее по капле, вынимаю из себя серебряные нити воспоминаний, безудержно, рывками, бросаю все это в потрескавшуюся раковину – в слив, туда, где не найдут. Больше нельзя прятаться. Это не ураган надвигается, это он… Апофеоз.
Теперь все иначе. Каждый жест – остервенело и напористо – нужно, что бы все знали, ты не сломлен. Всегда в руке, крепко сжата волшебная палочка – мера ли предосторожности? Навряд ли, скорее пара запасных минут, на случай если… Теперь все намного угловатее, безлюднее, но не страшнее. Страшно было лишь в первые минуты, теперь остается натужено ожидать, когда крутая твоего маршрута пойдет по новой параболе.
Разве сейчас ни есть та самая жизнь? И были ли мы когда-нибудь наиболее живыми, чем есть сейчас, когда все может закончиться, но только для тебя – и никто не заметит. Или может быть для кого-то другого – но не заметишь ты. Вечер стремительно набирает свои обороты – и снова неподдельная мгла. Свет дня ускользает, и снова убегает от меня. Я практически его не помню. Я практически перестаю в него верить. Мой взгляд разбивается о платяные двери, каждодневно наблюдая за ними лишь зияющую пустоту. Я, кажется, не могу дольше быть, но, кажется, еще немного могу быть собой. Хотя бы на йоту, может на пару минут – успеть, сделать. Это не бросок из последних сил, это нечто большее, намного значимее. И если есть такой путь, по которому стоит пойти, то одна из его дорог ведет сейчас прямо к ней.

А я все лечу,
      приземляясь по ним —
Земным и озябшим твоим позывным.
Прозябать в собственной неискренности можно долго. И на это наверняка еще будет время, и день и час. А сейчас, сметая на своем пути преграды – да были ли они – в одном забеге вверх по лестницам до нужной скамьи. Сбиваясь на крик внутри, но не в голосе. Запоздало понимая, что трясешь ее за плечи – судорожно, неровно, не в такт. Отрезвляюще ли? Если да, то кому больше нужна эта встряска, уж не тебе ли самому? Я бы вовсе не ломался и не гнулся – но с ней по-другому нельзя, или, по крайней мере, сейчас нельзя.

Мистер Малфой, вы обещаете поговорить с ней?
Отчего вы взяли с меня столь невыполнимое обещание. Отчего не стали сами заводить этот разговор. Не уже ли считаете, что с моих рук она примет эту удавку робко, покорно. Не уже ли считаете, что я помогу ей накинуть петлю на шею?! Это бесчестие так поступать. Это тщедушно, но зачем я веду этот мысленный диалог сейчас, когда и сырость и камень подземелья остались позади, а вокруг лишь ветер квиддичного поля.
Даже будучи в силах, не опустился бы на скамейку рядом с ней, предпочитаю, откуда с высока, а лучше как можно, издали, и совсем нечеткое, какое-то отчужденное, но на самом деле уже тогда болезненное: - Изабель…
И дальше я снова в себе, хотя уже давно не один на один. Но буквы, звуки, слова – не сбираются в единое предложение – роются, создают месиво, противную вязкую жижу, я тону в ней, захлебываюсь, и не могу смотреть на нее.
Я не хочу читать тебе проповеди. Меня бы выгнали из самого захудалого костела. Гнали бы метлой, очертя над головой бездну. Но тут ты и я должен помочь, просить, если захочешь, буду требовать. Да только ты не захочешь, не снизойдешь на милость. Я заранее знаю, что все обречено на провал. Это зияет над тобой, сквозит в твоих волосах. Но, я обещал. Не Снейпу – обещал себе. Я сделаю.
- Снейп попросил меня поговорить с тобой. – И глупо расставил позиции. Снова я безучастная сволочь, а декан пусть выступает в роли великодушия – да плевать. Лишь бы до тебя дошло. – Хогвартс… они исключат тебя… - И больше ничего, будто жалея слов, будто смыкая специально связки, что бы ни звука не досталось ей, такой близкой, и уже, кажется, совсем далекой.
Малфой по-прежнему не смотрит на Лестрейндж. Он в паре метров от нее. Этот разговор должен был быть другим. Тактичным. Спокойным. Обстоятельным. Но Драко уже чувствует, как из под ног уходит почва, как что–то неумолимо подталкивает его к разрыву. К разрыву между ними. Это не предчувствие, это, что-то более терпкое, то, что когда то было между ним и Изабель, сейчас грозит разорваться напрочь. Надвое. Навсегда.

Прямая — короче, парабола — круче...

И хочется, с разбегу, наотмашь, с размаху. Так, что бы до тебя милая, дошло. Я не пытаюсь спасти тебя. Но! Мне почему, то не все равно.
И я практически вижу ее нравственное падение, которое сопровождается бурей истерик, и броских выпадов. Бездумных. Таких неуместных. Не нужных. Я вижу, что дальше этого нет ничего, лишь зияющая пустота. Но ей она нравится. И я чувствую нервное напряжение в плечах. Стойко ощущаю взрыв истерики, которая вот-вот выплеснется в лицо – собьет всю присущую мне терпеливость.
Я не хочу что бы гнев правил балом, но он упрямо берет верх, разливаясь для начала аперитивом из легкого раздражения по моим жилам. Больше не нужны, так и не найденные слова утешения, больше не нужны, не высказанные вслух напутствия, ни к чему не затейливая поддержка, и даже опора – она не ждет этого. В ее голосе слышится жадность, и слепая пугающая надежда, ничем не оправданная надежда.
Малфой моментально понимает, что ошибся. Он боролся с самим собой, искал способ не повергнуть кузину в шок, а вместо этого напоролся на яростную стену желания совершенно обратного. Лестрейндж была бушующей стихией, которую временно сдерживали спятившие синоптики, но скоро она выйдет из - под контроля, и начнет сметать все на своем пути. Нужен лишь момент. Нужно лишь слово. Драко и подумать не мог, что нерадостные вести, которые он принес Лестрейндж, окажутся для нее чуть ли, не самыми долгожданными. А ситуация приобрела совершенно иной ход, и вот уже воодушевленная Изабелла, вместо того, что бы отталкивать брата, готова хоть на шею к нему кинуться, лишь бы он выдал заветную информацию. Малфой медлил. Обескураженный своим неясным положением в пространстве, он кажется, первый раз в жизни не мог подобрать нужных слов. Вообще никаких слов. Даже на спектр эмоций, его огрубевшая душа, в этот момент, совсем не хотела тратиться.
Опомнись… прошу…
Смутными волнами в голове, то ли просьба, то ли призыв. Не сказанный, не озвученный, не исполненный.
- Лестрейндж, ты понимаешь, что я говорю? – Вкрадчиво, медленно, заглядывая в бесноватые глаза девушки, спускаясь на шепот, произносит Драко. Будто разговаривает с тяжело больной, которая отказывается понимать – жить ей осталось пару часов, и сейчас самое важное согласиться на операцию. Но больная лишь призывно хохочет, и носиться по палате. Самое время звать санитаров. – Куда ты пойдешь?
Куда ты пойдешь, если Хогвартс закроет для тебя свои двери?
И Драко знал ответ. Знал, но боялся самому себе признаться в его правоте, а поэтому категорически не желал, что бы Лестрейндж взаправду на него отвечала. Пусть лучше молчит. Пусть давится смехом. Пусть смотрит на него, уже откуда-то свысока. Только пусть останется здесь, не идет туда, где у нее не останется не единого права на свет.
А по коже морозом мурашек, ошеломительные догадки, одна краше другой. Выбирай. А Лестрейндж рвет изнутри  на части. И она вся стремится слиться воедино с тем, что кажется, еще можно избежать, или же уже поздно?!
- Ты считаешь, ОН будет рад тебя принять. Ты думаешь, что станешь ему служить и этим добьешься, расположения своей матери. – Малфой рубил резко и рвано. Он даже не подумал, что его голос срывается на крик. Но внутри  все кипело. Эта чертова идиотка, хотела покинуть последний безопасный рубеж, (который с руки самого ли Драко, или более достойных помощников, скоро падет), но который все еще держится и остается светочем нерушимой надежды, хотя бы на какое-то время.  А она рвется, обрывает, все, что есть в ней сейчас человеческого, вытаскивает из себя клочьями и сжигает их в ритуальном костре своих необдуманных действий.
- Хочешь быть в его руках марионеткой – вперед! Мешать не стану.  – И резким рывком Малфой оголяет левое предплечье, так что бы перед ее глазами зияла черная метка. – Нет, Лестрейндж, это ни слава, ни власть, ни уважение – это все лишь у него. А у всех остальных – ужас, постоянный страх, за свою жизнь, и за жизнь своих близких. – И пальцы сжимаются в кулаки, будто сомкнуты на невидимой шее, которую невозможно свернуть, даже придавиьт слегка, и то не получается.
Не уже ли думаешь, что все будет иначе… я тоже так думал… давно…
- Послушай, - Драко, подходит к ней так близко, что бы ни одно слово, ни один звук не растворились в шуме нахлынувшего ветра. Если Изабелла не сдержит себя, Малфой пролетит несколько сотен метров вниз, от ее ли руки или сраженный заклинанием. И он практически верит в такой исход, но между тем все равно продолжает. – ты еще можешь передумать. Ты не должна этого делать. У тебя еще есть выбор.
Я не хочу, в один из дней узнать о твоей смерти…
Наполненный до предела, смешанными чувствами спасти или добить, Малфой остается стоять подле Изабель. А по вискам почему-то упрямо стучит мысль, что Лестрейндж уже слишком давно для себя все решила, она даже успела нарисовать себе эту иллюзию самообмана и теперь уповает на ее скорейшее свершение. А Драко уже будто знает – кузина его не послушает. Скоро они окажутся по разные стороны баррикад. И кто тогда первым выкрикнет смертельное заклинание?
Моя непокоренная высь - вернись...

Отредактировано Draco Malfoy (2016-06-07 01:01:51)

Драко понимал все слишком живо и очень быстро. Слушая Изабеллу, но, практически не слыша ее. Было достаточно и пары фраз, что бы все встало на свои места, устрашающие, пугающие, но видимо единственно правильные в данный момент. Телом Лестрейндж еще прибывала в Хогвартсе, но кажется всей своей сущностью, всей душой, уже была далеко за его пределами.
Ты хочешь падать, потому, что падение это тоже своего рода полет, да только не понимаешь, что внизу тебя ждут острые камни. Каждый выбирает по себе… а глаза слизеринки горели предстоящими свершениями, ужасными, возможно даже не поправимыми. Но Драко не мог ничего поделать. Она была пропитана этим соком, ядовитым, но пропитавшим ее насквозь.
Твои идеалы скоро пошатнуться, для этого нужно лишь время.
С каждым новым словом Лестрейндж будто выстраивала новый ярус кирпичный стены, упорно ограждая себя от Драко. И нужно было бы, наверное, с разбегу, головой, прямо в рыхлую кирпичную кладку, вытянуть ее за руку силком, но Малфой медлил.
Нам придется жалеть, жалеть обо всем, что мы совершаем. Только вот видимо мы рождены, что бы жалеть о содеянном, и этого уже не исправить. 
- Бороться во имя идеи. Ну, что ж борись. Только не разочаруйся в этой идее. – Медленно отходя от Лестрейндж на пару шагов назад, скупо произнес слизеринец. Изабелла пыталась задеть больные места, говорила о слабости, о желании защитить собственную шкуру, и выказывала свое ярое противоречие всему вышеперечисленному. А Драко не считал нужным ничего больше ей доказывать. Сейчас глаза кузины застилает белая пелена, и она видит лишь то, что желает видеть. Малфой прошел через это, и очень пожалел о том, что стал приверженцем обмана.
- Если ты хочешь бросаться грудью на амбразуру – вперед. Только учти, в один из дней, мы снова встретимся, и кому-то из нас придется поступиться своими принципами…
И жизнью. Опустишь ли тогда свою волшебную палочку, или пойдешь до конца, не щадя ни врагов, ни друзей, ни близких, ни любимых.
Драко скрестил руки на груди, и уверенно посмотрел на Изабеллу. Не ожидая от нее ни ответа, ни каких эмоций. Это бесполезно. Но может быть, когда-нибудь позже, когда она уже будет вдали от него, в ее сознании всплывут эти слова. В Малфое еще теплилась надежда на то, что это произойдет. Он не мог отпустить ее просто так, зная, что может ее больше никогда не увидеть, но и удержать ее не было никаких средств. Слишком плотно в сознании Лестрейндж укоренилась мысль о том, что ее истинным призванием и смыслом жизни сейчас является служение темной стороне. Только для нее она совсем не темная, но, тем не менее, такая притягательная и манящая.
Ты выбрала. Я – тоже.
И хотелось бы применить силу, изойти на грубость, сбить всю спесь с кузины, но Драко держал себя в руках, собирая последние капли самообладания. К тому же если они поубивают друг друга сейчас, это будет излишним подарком.
Драко был на гране. Он видел, как Лестрейндж уходит, отдаляясь от него быстрыми резковатыми движениями. Вот, вот прямо сейчас, еще секунда и это произойдет, стоил лишь один раз невольно моргнуть, и ее точеный силуэт быстро устремится вдаль. Раз… два… странно, она все еще здесь. И от этого было только хуже.
- Ты взяла слишком много от своей матери.
Больше, чем было дозволено…
Это прозвучало, как обвинение во всех грехах этого мира. Железный нрав Беллатрисы и ее умалишенные идеи, передались Изабелле, на генном ли уровне, или же по средствам общения, но в данную секунду, Малфой четко ощущал незримое присутствие своей тетки, воплощенной в образе слизеринки.
Как сильно, она завладела твоим разумом?
И на оболочке сознания заскоблилась одна странная мысль, мысль опустошающая совесть. Будет ли она чиста, когда ты развернешься и удалишься, сжимая кулаки до боли, дабы не сорваться на бурю эмоций, опустошающих до предела. Драко колебался всего пару секунд, а потом неожиданно для самого себя принял, совершенно противоположное решение. 
- Если Он попросит тебя убить, что бы доказать свою преданность, сделаешь это? – И голос звучит остервенело, выдавая заранее все самые худшие предположения и догадки.
Прошу, не отвечай мне… молчи…

Несколько раз Малфой безуспешно пытался свернуть не туда. Водил себя далекими галереями и темными холодными коридорами, путал сам себе дорогу, тянул время, в надежде, что так и не найдет ее, не увидит проклятую фигуру на стадионе – пришел. увидел. нашел.
Когда-то вот так же Паркинсон, безуспешно, пыталась облагоразумить его, опьяненного собственной болью, ослепленного собственным страхом. Не помогала, лишь раздражала, била по больному, сама того не подозревая.
Драко знал, с чем борется, на чью добычу решил посягнуть – во вред себе самому, без какой бы то ни было надежды, без идеи, без помощи.
Пэнси – голыми руками ловила пустоту, ускользающую, темную, и непонятную. Она лишь пыталась нащупать почву, что бы позже, домыслив, осознать соединить воедино, что бы снова ринуться в бой – во спасение души, уже давно променянной на очередной бесполезный день жизни.
Слизеринец знал, все попытки тщетны – лишь глаза заслезились от едкого дыма. Лестрейндж докуривала не сигарету – сжигала едким табачным – все мосты, что связывали их.
Пусть он слабый – пришел бы слабый сегодня сюда?! Пусть он как отец – отец все еще безгранично любит свою семью. Пусть она не видит очевидных вещей – когда прозреет, не будет ли слишком поздно?
Стоять и смотреть – развернувшись уйти - кажется не понимать, почему все именно так, и отчего, внутри становиться еще больнее.
Да, я слабый, если не смог объяснить тебе, что ждет тебя там, по ту сторону жизни. Вовсе не жизнь. Совсем не жизнь. Это даже не существование.
Темная сторона прельщает глупых юнцов. Она намного слаще и заманчивее. Она не оставляет тебе ничего – по капле высасывая, все, за что ты еще мог бы ухватиться в борьбе с собственным нравственным падением. О да, темная сторона прекрасна – в ней все легко, быстро. Сегодня ты есть и вот тебя уже нет. Странно… но очень легко, и очень быстро.
Малфой судорожно сглотнул, подступивший ком к горлу – то ли восклицание ужаса, то ли недоверия, то ли… Лестрейндж ранила глубже, чем он мог ожидать, всего парой слов, но как метко.
Тогда тебе не составит труда…
- Ну, тогда давай… - Наигранный смех, гортанный, утробный, совсем не свойственный Драко. – Давай, Лестрейндж, если ты уже делала это… - Несколько шагов к ней на встречу, попутно ослабляя галстук, стаскивая его через голову и откидывая куда-то на скамью. Его последний вздох должен быть свободным. Он должен быть. – Сделай это сейчас! Такая прекрасная возможность! Потом может не представиться, а повод будет, поверь мне. – На лице оскал, эта мертвенная улыбка, этот ужас от осознания того, что он говорит, и кому говорит. Но никакого пути к отступлению – пусть она докажет… Нет, пусть она сделает это, ему нужно только одно доказательство – здесь и сейчас! – Д-А-В-А-Й!!! УБЕЙ МЕНЯ! – Срываясь на крик, так что бы он бросался от скамьи к скамье, что бы ветер трепал его по всему стадиону, и врывался вместе с ним – гулом ей в уши.
Чего ты ждешь?!
- Боишься, что попадешь в Азкабан? – Ирония. Сарказм. Желчь. Он уже ненавидит ее, только потому, что вынужден все это прямо сейчас говорить здесь. – Не бойся, ОН спасет тебя. Ты же уверена в этом?! ДАВАЙ! – Рука сама собой выхватывает палочку, и в порыве простой физиологии направляет на Лестрейндж.
Драко смотрит на кузину сквозь наступающий вечер, сквозь странный холод и собственную злобу – необузданную, разгорающуюся в нем. Это было бы лучшим из всех разрешений: он не хочет видеть, как она уйдет сейчас – так пусть избавит его от этой участи.
- ДАВАЙ! – Последний крик. Затравленный, не свойственный, надломленный. – Или это сделаю я.
Проще чем казалось на первый взгляд.  Он больше не хочет ее знать, а после всего, что он только что сейчас сказал, она больше не будет знать его. Ну вот и все.

Отредактировано Draco Malfoy (2016-08-17 02:57:00)

Ты кричишь в спину лишь отрешенное, вывернутое наизнанку, извращенное в собственных представлениях, и натужное в реальности: «Уходи!». Так что бы навсегда. Что бы ни было повода вернуться. Так, что бы никаких воспоминаний о тебе не донесли не новостные сводки, ни промозглый ветер. Не знать тебя было бы лучше, но не знать тебя было нельзя. Вовсе. И вопреки.

С каждым последним своим словом, так кажется что последним, и других уже не будет, Лестрейндж уходила из жизни Драко Малфоя, из его души – да, наверное, эту жалкую боль между ребер, можно было назвать душой – кто-нибудь да назовет. Уходила из его мыслей, как яд уходит из раны по капле. Из всех воспоминаний, которые так некстати были насыщенными, полными, яркими. Пусть следует своей дорогой, той которую выбрала и не хочет менять. Разве есть ему до этого дело? Больше не будет. Всегда можно засунуть собственные эмоции поглубже, там, где они останутся не выполненными и не ощутимыми. Невесомо. Нереально.
Лестрейндж уходит со стадиона, а на ее место заботливо приходит ненависть. Ненависть к этим черным волосам, к этим пронзительным глазам, к голосу, что срывается на сарказм и усмешки. Ненависть, позже обернувшаяся против тебя самого, но сейчас, злая и оголенная до сути своих наэлектролизованных проводов, всего лишь рвет внутренности, на совсем не равные части.

Проваливай. К Беллатрисе. К Лорду. Да хоть к самому Дьяволу! Ты не нужна больше. Вообще никогда не была нужна.
- Прекрасно. Иди, куда собралась. Пополняй свой послужной список. – Да, он намекает, нет, он говорит прямым текстом – пусть идет, выполняет приказы Темного Лорда, убивает беззащитных магглов, превращаясь с каждым новым непростительным, в не человека и даже не его жалкое подобие. Пусть заразится безумием от собственной матери. Пусть получит метку, пусть радуется этому, как поехавшая с катушек – именно так Изабелла, всегда была поехавшей. И это знали все. Об этом говорили все. И даже больше. И только ты – ты Драко Малфой расплачиваешься за свою слепоту – за то, что не удосужился увидеть ранее.

Палочка направленная на кузину, опускается в руке, сама собой, как будто надломилась жила изнутри, что раньше позволяла держать ее на весу.
П_р_о_в_а_л_и_в_а_й!
- Нам не о чем с тобой разговаривать. Ты спятила! Ты чокнутая, спятившая дура! – Когда бы, еще можно было так резко. Никогда. Только сейчас. Единожды. И он не собирается смотреть, как она уходит, и как в глазах начинает слезиться от ветра, который вымывает ее фигуру с сетчатки глаза. Он уйдет сам. В другую сторону. Потому, что у них теперь нет одного пути. Есть два берега – переправу спалили, новую же строить никто не собирался.
Я убью тебя, что бы ты, не мучилась. Поверь мне! – Утробно, новым потоком ярости. Не пытаясь поймать взглядом ее отдаляющийся силуэт. Что бы ни помнить сути твоей, ни образа.

Изабелла Лестрейндж, уходила, забирая с собой нечто большее, чем последнюю надежду Драко Малфоя. Изабелла Лестрейндж безжалостно уносила с собой линию жизни, жизни не только своей, но и того, с кем она была до этого непросто переплетена. Теперь же красный клубок судеб, не распутанный, а искромсанный до основания, валялся у ног, изъеденной молью, пряжей.
Драко Малфой вычеркивал из своей жизни Изабеллу Лестрейндж, и заставлял себя верить, что ее никогда не было. Он хотел, что бы ее не было, но такого быть не могло!