«Новые духи? Никак не разберу запах».
— Что?
Карен удивленно оборачивается к отцу. За только что произнесенными словами ей чудится совсем другой голос, и она глупо хлопает ресницами, пытаясь понять, кому он принадлежит. Море за окном белокаменного дома в Дорсете бушует напропалую и тянет особенным ароматом.
— А, это. Мамины.
Чуть тряхнув головой, Карен начинает одеваться.

Том с подозрением щурится, потому что все еще не осознает, как много пробелов в ее памяти, и что именно она не помнит.
— С каких пор ты носишь ее духи? — спрашивает он, пришпиленный ее признанием к постели.
Мать бросила Карен, и с того момента, как она об этом узнала, в их отношениях нашлась огромная, ужасающая стороннего наблюдателя брешь. Она не называла ее с такой нежностью уже очень и очень давно, и, тем более, не могла носить ее духов.

— Они всегда были со мной, — тихо отзывается Карен, последней деталью пряча палочку на предплечье. — Что-то не так?
Том со злости втягивает сквозь зубы воздух:
— Она отравилась и подставила под это твоего брата. Что, забыла?
Тишина в комнате повисает мертвой линией штиля.

Карен не помнит. Но слова отца кажутся ей удивительно знакомыми. Как и те, что про духи.
На секунду перед ее глазами даже восстает лицо Робардса, но она гонит его прочь, испуганная фантазией: блажь, все блажь. А отец просто обижен на что-то, не более того.
«Новые духи? Никак не разберу запах».
Она снова вздрагивает.
Что-то не так.

Когда она случайно аппарирует к дому Робардса, отец не ждет ее: он занят где-то в Европе, — поэтому у Карен остается время и чтобы удивиться, и чтобы исследовать место, кажущееся знакомым и отчего-то встречающее ее приятельственным теплом. Граница защитных чар мягко подрагивает, когда она ведет по куполу пальцами, и совсем не сопротивляется, когда она заступает за ограничительную черту.
Отец тотчас одернул бы ее, напомнив о возможной ловушке, но любопытство сильнее предосторожности, а слепая вера в то, что он всегда и везде найдет ее, всегда и везде вытащит, только подогревает интерес к опасности.
— Не ожидал увидеть тебя здесь.
«Новые духи? Никак не разберу запах».
Тот же голос.
Карен разворачивается в пол оборота и сталкивается с тяжелым, пронизывающим взглядом Робардса.

Должно быть, они не очень хорошо расстались.

Она неуверенно нащупывает палочку на предплечье, но привычка экономить силы за эти несколько месяцев стала сильнее ее. И сглаживать острые углы разговором — тоже.
— Мне кажется, я что-то потеряла. Что-то очень важное.
У Робардса темно-серые, грозовые глаза.
— Ты поможешь мне?

Отредактировано Karen Gauthier (2017-08-19 14:16:13)

Карен раскачивается на носках.
— Иногда я слышу твой голос, — признается она. — Ты говоришь мне то, чего не должен.
Ей стыдно признаться, что и отец говорит ей это.
Она молчит.
— И еще я не могу найти свою палочку. Отец не может сказать, откуда у меня эта.

Карен сдергивает палочку вниз и доверчиво протягивает ее Робардсу.
Отец наверняка бы проклял ее за такое простодушие.

— Или не хочет, не знаю.
Карен заправляет за ухо выпавшую прядь волос: они отросли и стали совсем как раньше, когда они впервые встретились. И метка, поделенная надвое. И медальон матери. И духи.
— Иногда я что-то вспоминаю, какие-то образы, кажется, мне стерли память.
Так уже было. Так было, когда отец не пожелал делиться воспоминанием о пещере. Когда побоялся, что она предаст его.
Как же он был прав.
— Это так?

Карен не понимает, где ей стоит ответить, а где — промолчать.
Значит, ее родная палочка сломана, воспоминания стерты и ко всему имеет какое-то отношение и Робардс, и отец. А Карен? Какое отношение ко всему имеет она?
— Он не безумец, он бы никогда не стер мне полгода жизни. Это слишком... опасно, — выдавливает Карен из себя, принимая приглашение Робардса и шагая вперед.
Понравится ли ему, что она в каждой фразе защищает отца?
Вряд ли.
— А что было на Пасху?
В голове смутно всплывает записка, смятая у Малфоя в ладони.
И хорошо знакомое отвращение. К себе.
— Ты... ты был там?

Ей это не нравится.

Они доходят до лавочки, и Карен неожиданно для себя самой с любовью обводит завитки на железных подлокотниках.
— Я подумала, что могу попробовать все вспомнить. Понимаешь, я.. я хочу все вспомнить, — доверительно сообщает она, не замечая, насколько близок Робардс к краю.
Я хочу, чтобы мы попробовали.

Но ты знаешь способ все исправить, девочка моя.
Карен отводит взгляд.
— Хочешь напомнить мне о допросе? До сих пор не могу взять в толк, почему не сработала клятва, — чуть злее, чем хотела бы говорит она.
Злее, потому что сейчас клятва сдавливает ее горло.
— Душа, — болезненно тянет Карен, и когда хватка магии становится слабее, договаривает: — Я отдала ему часть своей души, чтобы он восстановил свою.

И поплатилась за это.

Карен садится на лавочку, и мысль о патронуса отпечатывается так крепко, что она, кажется, даже вспоминает.
Нет, нет, нет. Она не может любить его.
— Койот, — произносит Готье вслух.