К июлю Карен разменивает сотое платье на балу у Ноттов, и по утру обнаруживает, что расширяющее гардероб заклинание трещит по швам. Она трясет спавшими с вешалок тряпками перед носом у одного из домовиков и истошно кричит, в глубине души подозревая, что на платья ей глубоко плевать.
Слуги жмутся по углам, опасаясь праведного гнева хозяйки, и когда фамильная магия, варварски перенесенная с родовым камнем из Франции в Дорсет, подливает масла в огонь, Карен, не сдержавшись, отпускает Непростительные с цепи.
Карен восемнадцать. У Карен — загубленная войной молодость.

В августе Карен все вытряхивает из винных погребов и самыми звездными вечерами хлыщет его из горла. Ее левую руку фантомно жжет от сведенных татуировок, а пальцы — от осколков стекла, которыми она отрезает свои роскошные цыганские волосы.
Рваные кудри она по-маггловски красит в пепельно-белый цвет.
Ко дну очередной бутылки в памяти Карен как живой восстает образ Робардса, и она, голодная и алчущая от жажды, разгоряченной кожей чувствует его поцелуи. Когда настает утро, Карен просыпается среди расколотого и разлитого вина.
Карен восемнадцать. У Карен в груди — зияющая дыра.

В сентябре в Дорсете начинается пора самоубийств: но на самом деле, лишь Карен ловко орудует ножом. Она взрезает магглам глотки до тех пор, пока зверь в ее голове не начинает ласково урчать, и только к концу недели тщательно отмывает руки от крови.
На лезвии никогда не остается никаких следов.
Кровь скапывает на паркет, и утром, когда Карен в очередной раз поскальзывается, она не может различить, вино вокруг или кровь — август или сентябрь.
Карен восемнадцать. У Карен — прошлое вместо будущего.

В октябре в Дорсет заявляется отец, чтобы поделиться с ней крупицами отнятой магии. По чьему-то совету на ее руке уже давно нет Метки, но Карен как никогда связана и привязана к отцу. Так сильно она еще никогда ненавидела его.
Отец входит хозяином, и к его приходу дом чист и от вина, и от крови.
— Отобедаете, Милорд?
Карен восемнадцать. Больше всего на свете Карен мечтает его убить.